Лето перемен - Страница 40

Вероника застонала в голос, и Джон в тревоге посмотрел на нее.

— Что-то не так?

— Я… я…

— Ви, детка, ты устала! Поезжайте с Джонни и малышом, тебе надо выспаться. Господь да благословит тебя, девочка. Я жалею, что ты не моя дочь, но знаешь… как чудесно, что ты вошла в нашу жизнь!

Вера звонко чмокнула Веронику в щеку и умчалась на очередную полечку, а Вероника продолжила ковыряться в собственной душевной ране.

Вошла в их жизни! Как вошла, так и вышла, так надо было сказать.

— Ты сильно устала?

— Это хорошая усталость. Знаешь, меня никогда в жизни столько не целовали и не обнимали, не говоря уж о комплиментах.

— Ну, в детстве-то…

— Да нет… Мать… приемная мать, я имею в виду, обожала Марго, а папа не слишком хорошо умел выражать свою любовь. Марго была красивенькая, живенькая, а я толстая и неповоротливая… Кэролайн тоже здесь? Не знала.

— А как же. Праздники она не пропускает никогда. Ничего, присмотрит за мамой.

Вероника мрачно смотрела в окно, исподтишка бросая ревнивые взгляды на Кэролайн, отплясывающую в отсветах пламени костра. Конечно, как же ей, в своем платье за два фунта, тягаться с легконогой богиней в тончайшем произведении искусства из натурального шелка?

Они отъехали не слишком далеко, как вдруг Джон резко остановил машину и вышел из нее. Удивленная Вероника высунулась в окно и окликнула его, но молодой человек не обернулся. Он сжал виски ладонями и тихонько застонал. Тогда напуганная Вероника выбралась из машины, в несколько шагов догнала его и прикоснулась к плечу.

В одно мгновение она оказалась лежащей на мягком мху, в густой траве, задохнулась от аромата вереска, выгнулась в руках Джона, словно лук в руках умелого лучника…

Он с рычанием приник к ее губам, и вся тяжесть его горячего, жадного тела прижала Веронику к земле.

— Я не могу, синеглазая! Ничего не могу с собой поделать. Когда я рядом с тобой, мне все время хочется любить тебя!

— Ты не можешь…

— Могу, еще как могу! Но только когда ты будешь готова!

И новый поцелуй, бешеный, бесстыдный, раздирающий губы и душу.

— Оставь меня, Джон! Выпусти…

— Если бы я мог так легко это сделать!

— Я не позволю тебе…

— Вероника! Забудь ты все на свете! Раздели со мной удовольствие. Верни мне страсть. Люби меня!

— Я не…

— Просто люби, красивая! Просто не выпускай из плена…

Его руки были бесстыдными и нежными, губы мягкими и яростными, тело горячим и желанным… Вероника извивалась в его объятиях, уже не вполне твердо понимая, вырывается она или старается прижаться к Джону потеснее…

— Пожалуйста, Джон… Не надо… против моей воли не надо…

Он застонал, а потом обжег бешеным, безумным и веселым взглядом.

— Я не причиню тебе боли. Только нежность. Ты узнаешь, что удовольствие бывает огромным, как небо.

— Джон…

И не стало ничего на свете. Исчезли звезды, луна, травы, цветы, люди, костры, песни, небо.

Исчезла Вероника Картер. Джон Леконсфилд исчез несомненно.

Осталось только чистое, незамутненное мыслями и сомнениями наслаждение, цунами страсти, тайфун любви, которым было, в сущности, наплевать, какое тысячелетие на дворе. Внутри того существа, которое когда-то было Вероникой, вспыхнул огонь, залил золотом вены, расплавил кости и жилы, высвободил нечто, так долго дремавшее под скучной оболочкой нетронутого тела, и забушевал на губах того, кто совсем недавно назывался лордом Февершемом…

И два вихря, сплетясь в один, взмыли в темную глубину прошлого и будущего, разорвали завесу времени, и лица архангелов на небесах оказались так близко, что Вероника почти сразу узнала их.

Потому что у всех них было лицо Джона.

Она лежала, нагая, прекрасная, разметавшись по сырой траве, словно отблеск луны в темноте, словно слиток серебра, словно облачко, в которое превращаются на заре феи.

Джон сидел рядом, обхватив голову руками. Он был измучен, обессилен и лишен даже последнего своего прибежища — холодного душа.

Минуты — века? секунды? — назад он довел это безупречное создание до великолепного, полного и несомненного оргазма, он ласкал самую желанную женщину на свете, не имея возможности обладать ею по-настоящему. Теперь он расплачивался.

Все тело стонало, болело и вопило «Возьми ее! Она же будет счастлива!»

Тихий голос Вероники вырвал Джона из тоскливой задумчивости.

— Это было волшебно. Прекрасно. Божественно. Джон… спасибо!

— Всегда пожалуйста…

В его голосе прозвучала такая тоска, что она вздрогнула, метнулась к нему и припала к плечу.

— Джон, я могла бы… правда, я не умею, но… я могла бы…

— Нет!

— Джон….

— Нет, я сказал! Поехали спать. Одевайся.

Она проснулась посреди ночи, потому что на нее кто-то смотрел. Быть этого не могло, умом Вероника это понимала, но кто-то невидимый все-таки пялился на нее из темноты.

Она дрожащей рукой нащупала выключатель ночника, зажгла…

… и чуть не завопила от неожиданности.

В кресле перед ее кроватью сидел Джон Леконсфилд, лорд Февершем, в строгом костюме, при галстуке, сжимая в руках розу.

Первой мыслью Вероники было: «Он сошел с ума!»

Второй — «Сейчас он меня изнасилует».

Третьей — «Скорее бы уже!»

Джон молча пересел на край постели и властно провел по ее полуобнаженной груди рукой. Вероника замерла.

— Я принял холодный душ, посчитал овец, походил по комнате и понял, чего хочу на самом деле.

— Д-да…

— Замолкни, дева, как говорит нянюшка. Во-первых, скажи мне, достаточно ли ты меня узнала, чтобы понять: я не причиню тебе боли?